Книга: Сводные. Право на семью | страница 14

Сидит на расстоянии вытянутой руки, ерзает на диване и гонит какую-то дичь про отцовскую компанию и ее неминуемый крах.

– Я пришла просить тебя об одолжении. Я сделаю все, что угодно. Все, что ты скажешь. Только помоги.

Искусав губы, судорожно тарахтит мышка и вряд ли понимает, что подкармливает моих уснувших демонов свежей кровью. Самое плохое во мне будит. То, что закопано на задворках души.

Черное. Едкое. Страшное.

Замирает в ожидании ответа и дергается так резко, словно я отвесил ей хлесткую пощечину.

– А что папочка? Сдрейфил сам попросить деньги у нищеброда и отброса? Тебя прислал? – разворачиваюсь к Камилле и взглядом пригвождаю ее к спинке дивана.

Считываю разочарование, поселяющееся в ее больших темно-карих глазах. Вижу, как трепыхается венка на шее. Могу вкусить повисшую в воздухе обреченность и намеренно продлеваю мучения мышки, затягивая с вердиктом.

Когда-то давно она если не сломала меня, то уничтожила те крохи света, что были внутри. Толкнула к краю пропасти, обесценив наши чувства, и вынула что-то важное из груди, превратив в жесткого монстра.

– Мне не интересно твое предложение, Камилла. Уходи.

Примерив на себя роль палача, я высекаю жестко и какое-то время наслаждаюсь этой маленькой местью. Ловлю приход и облизываю губы от выпрыскивающихся в кровь дофаминов.

Правда, эйфория не длится долго. Она исчезает так же стремительно, как появилась, а за ней следует дичайшая ломка. И я никогда не признаюсь, что виной такого моего состояния одинокая слеза, скатывающаяся вниз по щеке мышки, и ее подрагивающие губы.

– Зря я сюда приехала!

Порезавшись об осколки разбившихся розовых очков, выкрикивает Камилла. Вскакивает с дивана. Движется к выходу, плохо разбирая дорогу. Вываливается в коридор и, снова там споткнувшись, с грохотом захлопывает за собой дверь.

Ну, а я тупо пялюсь в одну точку и с силой сжимаю и разжимаю пальцы. За грудиной образуется пугающая пустота, хоть пару минут назад там еще билось сердце. Чернота затапливает каждую клетку и наполняет рот полынной горечью.

«Я всегда все разрушаю. Я приношу боль всем. Даже самым близким. Но я не хочу, чтобы с мышкой что-то случилось в «Маниле».

Заключив пакт о ненападении с вдруг обнаружившейся совестью, я выметаюсь из вип-комнаты и широким шагом проделываю путь до главного зала, где вовсю долбит музыка, и свет стробоскопов слепит глаза.

Убеждаю себя, что руководствуюсь только соображениями безопасности сводной сестры, и торопливо проталкиваюсь к барной стойке, где маячит ее затылок.

Стискиваю челюсть, отодвигая в сторону подсевшего к Камилле мажора, и недовольно выцарапываю из ее пальцев стопку с текилой.