Книга: Откуда берутся дети? Краткий путеводитель по переходу из лагеря чайлдфри к тихим радостям семейственности | страница 6

Мне, как человеку с нейробиологическим образованием, больше всего нравится идея о том, что наш незрелый (по сравнению как с шимпанзе, так и с человеческими ископаемыми предками) к моменту рождения мозг – это не баг, а фича. Важно, чтобы интенсивный рост и развитие мозга продолжались еще долго после рождения, потому что за пределами матки ребенок получает намного больше ярких впечатлений, чем внутри нее. И именно эти впечатления должны в буквальном смысле формировать наш мозг. Изображения, звуки, запахи, тактильные ощущения и прежде всего опыт взаимодействия с окружающими, постоянная социальная коммуникация – вот та среда, в которой незрелый плод должен превращаться в человека. Незрелость выгодна сама по себе, так как она принуждает родителей и ребенка проводить много лет в тесном взаимодействии и в процессе передавать множество полезных навыков, делая возможным само существование сложного общества со всеми его технологическими и культурными достижениями [14, 17]. Нельзя сказать, чтобы эта идея очень широко обсуждалась в научной литературе, поскольку не вполне понятно, какими именно экспериментами и ископаемыми черепами ее можно исчерпывающе подтвердить или решительно опровергнуть. Но косвенные аргументы есть. Например, ее сторонники отмечают, что у детей с расстройствами аутистического спектра мозг в первые годы после рождения растет и созревает как раз быстрее, чем у обычных детей, и возможно, что проблемы с социальной коммуникацией проистекают именно отсюда: мозг не успевает получить и обработать достаточное количество социальных стимулов, пока он к ним особенно восприимчив.

На что только не идут люди ради ярких впечатлений

По данным Росстата, в 2018 году в автокатастрофах погибли 10 человек на 100 тысяч. Столько же женщин фертильного возраста умерли от осложнений беременности и родов, но в пересчете не на всю популяцию, а на 100 тысяч родившихся живыми младенцев. Сравнивать эти показатели неудобно (надо еще выяснить, сколько тут осталось за скобками младенцев, не родившихся живыми; по сколько младенцев в среднем приходится на каждую беременную женщину, учитывая существование близнецов; сколько раз в своей жизни люди рожают; насколько меньше времени занимают роды, чем поездки в автомобиле, и так далее), но все же видно, что способствовать увеличению численности населения – относительно безопасное занятие.

Так было не всегда. В племенах охотников и собирателей материнская смертность может достигать 3500 женщин на 100 тысяч живорождений, то есть одни роды из 28,5 заканчиваются гибелью матери. По оценкам ВОЗ, и сегодня в некоторых беднейших странах, таких как Чад, риск женщины умереть в родах в течение всей ее жизни (с учетом того, что родов обычно бывает несколько) составляет 1 к 15. Даже в цивилизованной Великобритании в 1930 году, меньше ста лет назад, смертью матери заканчивались каждые двухсотые роды [7, 18]. Основных причин было три: неспособность ребенка пройти через родовые пути, инфекции и кровотечения. Все это не представляет непреодолимой угрозы, если в вашем распоряжении есть современные лекарства и оборудование и вы можете провести экстренное кесарево в стерильной операционной, перелить пациентке донорскую кровь или назначить курс антибиотиков. К сожалению, по историческим меркам эти возможности появились буквально вчера и до сих пор доступны далеко не всем женщинам на планете. Но даже при развитой системе здравоохранения роженицы все равно иногда умирают и регулярно страдают от множества осложнений беременности и родов, и почти все терпят сильную боль. Это не говоря еще ни слова о трудностях, связанных с последующим выращиванием младенца.