Книга: Все сложно | страница 36

– Я ведь не рассказывал тебе, почему я… бросил стендап. То есть перестал выступать, – говорю я.

Фарли поднимает глаза. Смоченные слезами, они блестят, как золото.

– Мы с мамой Хейзл… У нас не было стабильных отношений. Ни ей, ни мне их не хотелось. Мы просто переспали, и она забеременела. Она была постарше меня, и я подозреваю, что поначалу она вообще сомневалась, стоит ли сообщать мне о ребенке. Думала, я начну уговаривать ее сделать аборт. Если уж говорить совсем честно, Джонс, то я бы, наверное, и правда предложил аборт. Мне было двадцать пять, я выступал как комик, моя карьера шла в гору. Конечно, я с уважением отнесся бы к любому решению женщины, но если бы она пришла и спросила, что делать… Поэтому хорошо, что она не стала ни о чем спрашивать. И вообще ничего не говорила до того момента, когда делать аборт стало уже поздно. А я к тому времени знал немало людей нашей профессии, которые сели на иглу или даже умерли от передоза. На сцене получаешь такой адреналин, что возникает своего рода зависимость. Даже когда не выступаешь, хочется испытывать эти ощущения. Можно унестись очень далеко, если, конечно, ничего не сдерживает. Так вот, узнав про ребенка, я решил: пора остепениться. Пусть моя жизнь обретет смысл в реальности, а не только на сцене. Ну а потом… После рождения Хейзл у ее мамы, Хэлли, развилась эмболия околоплодными водами – редчайшая болезнь, от которой Хэлли умерла в течение двадцати четырех часов. – Не давая себе времени, чтобы передумать, я вываливаю все до конца: – Мне казалось, что в этой долбаной жизни нет ни единого светлого пятна. Хэлли очень хотела стать матерью, наконец родила чудесное, совершенное существо, и это ее убило. Она даже не успела порадоваться своему ребенку. Я чувствовал себя так, будто сам ее убил.

Я сглатываю.

– Майер…

– Не перебивай, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты знала, какое огромное значение имеет то, чем ты занимаешься. Клянусь, тогда я думал, что больше никогда не буду смеяться. Меня тянуло на дно, а на руках был младенец, с которым я совершенно не умел обращаться. На помощь приехала мама из Огайо, но все равно, Фи, мне в голову лезли такие мысли… Боже мой! Сейчас, вспоминая о них, я чуть не задыхаюсь от стыда. Однажды выдалась особенно тяжелая ночь… или день, не помню, все сливалось, как в тумане. В общем, я случайно включил стендап и стал смеяться. Хейзл, разумеется, ничего не понимала, тем не менее вид моего смеющегося лица заставил ее впервые улыбнуться. С тех пор я стал записывать то, что со мной происходило. Ничего хорошего, конечно, не происходило, но я подумал: «Если бы это была не моя жизнь, а чужая, я наверняка нашел бы в ней что-нибудь смешное». И вот из рассказов о том, как я вычищал из-под ногтей детское дерьмо и как порвал связку, поскользнувшись на игровом коврике, сложилась пилотная серия, которую у меня потом купили. Юмор не давал мне погрузиться в депрессию, помогал держать чувства под контролем. Я старался окружать себя всякими забавными вещами, чтобы как можно больше смеяться. А если смеяться все-таки не получалось, то я хотя бы трансформировал свою боль в то, что могло вызывать смех у других людей. И мне становилось легче. Не так одиноко.